Теперь в районе дивана обитает роза Харли и чей-то зелено-белый свитер (признавайтесь, чей?). Наверное, по квартире еще что-нибудь посторонее валяется, но мне пока лень разгребать все это. И где-то здесь ушки Бэтмена, даа...
Пытаюсь учиться; учебные тексты не пишутся, но силой воли писать что-либо иное я себе запретил. А вот не думать не получается. Да, своим советам следовать сложнее всего.
Можно, реальная жизнь, я позволю себе несколько слабостей? Снова говорить о себе в мужском роде, пить водку с колой один к одному, нервически смахивать выступающие слезы, писать бездарные графоманские стихи, прислушиваться к нон-стоп диалогу в сознании и любить этот город, как никакой другой.
На асфальте тени от листьев и веток, во двориках тьма кромешная, на столе свечи, за неплотно закрытой дверью камеры спят охранники, в памяти вспышками голос Харли, цитирующей на память Бродского и оживающей в диалогах... Кажется, о ее смерти я сожалею даже больше, чем об убийстве Харви Дента. Вот и у меня в Готэме появились две могилы, от которых я не смогу уехать, да?..
Здесь осмысленное становится потоком сознания.
И ни слова о комиссаре. В конце концов, пока Риддлер спит, у Гордона есть целый день на то, чтобы подумать.
До вечера.